— Тяжелы печати на твоей душе, ведун, — издевательски звенит битый хрусталь, ломкий, острый, прозрачный хрусталь… — Но ты же сам хотел снять их, верно? Я могу. Правда, вместе с кровью, но ты же так долго молил о смерти. Звал ее, просил освободить… Что ж теперь отказываешь ей?

"Не ей, а тебе", — вертится на языке, но я не трачу сил на разговоры. Печати? Значит, она видит их. И что? Как это можно использовать? Отец отдал мою жизнь Керену, но когда в опустевший замок ломились церковники, он заключил еще один договор — на мое посмертие. Никогда Воронье гнездо не станет добычей Бринаров, а я все равно отрезанный ломоть, брошенный адским псам. Тебе не взять мою душу, госпожа диких яблонь, но я и тело отдавать не собираюсь.

— Отказываю, — шепчу я все-таки, собирая уплывающую куда-то силу. — Хорошо поешь, детка, но до нее тебе далеко. Госпожа Смерть поет слаще, я слышал не раз…

Перчатка на моей руке тлеет, потом рассыпается сухим прахом — это выделанная телячья кожа-то! В окровавленной ладони сухие стебельки бессмертника, хрупкие соцветия рассыпаются тонкой пылью, лезут в ноздри и горло... но от этой горькой пыли легче дышать, и в глазах уже не так темнеет, а невидимые клыки отпускают запястья.

— Хорошо поешь, — повторяю я. — Теперь послушай мою песню. Убей меня — и никогда не вернешься к своим лесным яблоням. Ты, связавшая себя клятвой с человеческим отродьем, не узнавшая даже его имени… Как это было, Дева? Он украл твое сердце песней? Поймал, словно птицу ладонью, в хмельных огнях Бельтайна, когда фейри ходят среди людей? Как могла ты, Темная Госпожа…

— Замолчи! — пронзительно кричит она — витражи наверху осыпаются разноцветным дождем на пол церкви и склоненные головы, а в проемы окон врывается ледяной ветер.

— Хотел бы я глянуть на него, — усмехаюсь я, чувствуя, как теплая струйка крови течет по губам. — На того, кто растоптал твое сердце, как кислое дикое яблочко, попавшее под сапог.

Люди у стены, что ближе ко мне, мягко оседают на пол: не падают, остаются сидеть, просто совсем иначе опускаются плечи, расплывается лицо, обмякает тело... Но я не собирался спасать всех. Эти и так слишком далеко ушли по темной дороге, если поддались первыми. Зато Изоль, серая мышка Изоль уже почти у выхода…

— Ты пришел за своими людьми, человек с севера, — говорит вдруг ланон ши почти спокойно, глядя мимо меня. — Так увидишь их смерть.

— Тварь, — рычит сзади Виннар. — Спустись вниз, на тебя у меня хватит крови.

Длинный охотничий нож летит вверх — хорош замах у северянина, аж завидно — почти касается белого облачка платья… Застывает в хрупких пальчиках, подрагивая. Ланон ши держит его за роговую рукоятку, морщится брезгливо от близости железа, но не бросает, ждет чего-то. В одной руке — нож, в другой — дудочка, вот, еще немного, наклонись вперед… Выбивая последние стеклянные лоскуты, с тугим ударом ветра влетают под купол черные комки перьев и мрака. Вскрик! Острые когти, мощные клювы — в лицо! В руки! Есть! Летит вниз серебряная искорка, падает на пол у подножия алтаря и тут же, будто в насмешку, раздается от двери срывающийся на фальцет голос рыцаренка:

— Изоль!

— Болва-а-ан, — выдыхает Виннар, и прибавить тут нечего.

Я бы все равно не успел. Легко скользит вниз бело-розовый лепесток яблони, но быстро — я и шевельнуться не успеваю, как она уже стоит внизу, крутя в руках свою дудочку. А из-под купола падают, кружась и осыпая нас черным снегом, клочья перьев — и сердце давит глухая тоска. В нем, в сердце, прочно сидит острый крючок, потяни — и пойду на край света, поползу, ломая ногти и кусая губы… Я не твоя добыча, Темная Дева, но и мне не сорваться с крючка.

— Изоль! Изо-оль…

Юный дурачок нашел свою невесту. И плевать ему, что дверь церкви глухо и тяжело хлопает за его спиной, а в глазах ланон ши, стоящей всего-то шагах в пяти от меня, разгорается такая сумасшедшая радость, что мне — мне! — жутко на это смотреть.

— Так-так-так, — отбивает носок туфельки по каменному полу. — И впрямь радостный день…

Фьюить-фью-фьюи, — отзывается флейта в ее пальчиках, не смущаясь тем, что не поднесена к губам. Склоненная набок головка, две серебряные косы вьются по плечам, тонкая легкая девочка глядит на рыцаря, обнимающего девушку в голубом. И плечи этой девушки дрожат, пока она прячет лицо на груди рыцаря.

— Радостна встреча сердец, что долго тянулись друг к другу, — то ли флейта высвистывает, то ли все же звучит нараспев нежный девичий голосок. — Если же встреча нежданна, то радостна будет вдвойне… Обернись, посмотри на меня, возлюбленный мой…

Кольстан... Это все-таки Кольстан! Я выдыхаю, выталкиваю из легких ставший густым и тягучим воздух, хрипло шепчу:

— Виннар, где второй?

— За алтарем, — отзывается северянин. — Так это все же он? Сопляк?

— Похоже… Ай да девочка… Мышка-Изоль!

Рыцаренок медленно поднимает голову от потерянной и обретенной невесты, в ясных голубых глазах плещется чистое, незамутненное удивление.

— Возлюбленный? Ваш?

И тут же поправляется, краснея от возмущения:

— Твой? Да как ты смеешь, богомерзкая нечисть! Я не знаю тебя, клянусь Единым!

Одно радует, в руках у этого дурня обнаженный меч. Тот, благословленный епископом, и, что сейчас важнее, железный. Может, и обойдется?

— Нечисть? — ломким непонимающим голосом переспрашивает ланон ши. — Не-чисть…

Фьюить-фюить-фью, — высвистывает сама по себе флейта. Вороны, усевшиеся было на алтаре, заполошно взмывают в воздух и мечутся по церкви, прежде чем вылететь наружу с последними осколками стекла. Как я их понимаю — сам бы сейчас куда-нибудь подальше.

Виннар неожиданно тихо для такой громадины шагает вперед, еще раз и еще, пробираясь к алтарю… А воздух церкви заполняют, кружась теплой душистой метелью, лепестки.

— Я нечисть? — слышу сквозь нарастающую белую круговерть. — Я?!

Он не сказал ей своего имени, — четко и ясно думаю я, пока пальцы плетут ловчую сеть заклятия. — Иначе она давным-давно призвала бы его, потянув за крючок. Но какова серая мышка!

Мышка Изоль стоит, обернувшись к нам лицом, опираясь спиной на неширокую, но гордо выпяченную грудь мессира Кольстана. И вправду, не красавица. Тоненькая, блекло-светленькая, с худеньким остроносым личиком… А ведь они похожи! Только ланон ши — нежный бутон, а эта — невзрачный сорнячок. Умненький сорнячок, цепкий, вон как сверкают серые глазки. И на личике ни тени страха… Что там Виннар тянет? Я бросаю единственный взгляд к алтарю, не глядя на свои руки — два паука, вяжущих сеть из чужой смерти и ужаса. И того, и другого здесь хватает, но чаровать тяжело, нити скользят, как живые, выворачиваются из пальцев, каждое движение надо повторять по несколько раз…

— Так ты не знаешь меня? — с тихой нежностью говорит ланон ши. — Ты, наверное, знаешь только ту, что сейчас стоит рядом? Тогда я спрошу ее. Скажи, девочка, сладка ли краденая любовь?